На заре самурайской вольницы - Александр Альшевский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Монах возвращается на гору Конгосан и начинает изнурять себя непрерывными постами и молитвами: «О великое божество священной горы, преврати меня в демона, умоляю тебя». Не проходит и десяти дней как он умирает. Вскоре в покоях императрицы появляется огромный демон, черный как смоль, плоть которого прикрывала одна лишь набедренная повязка. Глаза как чаши, рот широко раскрыт в отвратительном оскале, зубы как острые ножи, а за повязкой – молот. Императрица, околдованная демоном, покорно следует за ним в опочивальню. И так день за днем. Виднейшие авторитеты буддизма, сменяя один другого, читали оградительные молитвы, стараясь изгнать демона. И чудо! Он исчезает. Проходит три месяца. Самочувствие императрицы улучшалось. Ее навещает император. И тут… опять возникает демон и ведет императрицу в опочивальню на глазах императора, его приближенных и слуг.
Киёмори терпеливо слушал, а когда старец закончил, с некоторым раздражением пробурчал: «Старик, зачем ты все это рассказал?». Тот довольно дерзко взглянул на Киёмори и с нескрываемым вызовом промолвил: «Без всякого сомнения сын Акиракэйко, принц крови Корэхито, потомок демона! Принц являлся только четвертым сыном императора Монтоку, но как раз он взошел на престол под именем Сэйва. Конечно, и дед его, Ёсифуса, постарался, но без темных сил здесь не обошлось. Пока он как регент императора Сэйва правил страной, его беспутная дочь не скрывала греховной связи. Став вдовствующей императрицей, в день своего пятидесятилетия она сидела рядом с демоном, и выглядели они как верные супруги. В общем, все эти Сэйва Гэндзи – дьявольское отродье, особенно те, кто из Кавати. В них бурлит кровь их предка, поэтому им нельзя доверять. Никогда! Сегодня они клянутся в одном, а завтра забудут клятвы. Лгать и убивать – вот их удел».
Киёмори оказался между двух огней. С одной стороны, почтительность к мачехе и любовь к старшему сыну требовали милосердия, с другой – разум политика и воина взывали к жестокости. Когда после долгих и мучительных размышлений Киёмори стал склоняться в сторону разума, ему доложили о приезде Икэнодзэнни. «Как некстати», вздохнул он. В нем оживал самурайский дух: «Опять эти слезливые рассказы о перерождении Иэмори…». Навязчивость мачехи начала обременять Киёмори. Однако вопреки ожиданиям он увидел не мягкотелую монахиню, а решительную женщину: «Вспомните про зарок, Киёмори-доно. Милосердие и еще раз милосердие – вот, что спасет нашу семью от грядущих напастей. Казнь Ёритомо отвернет удачу от нас. Убийство человека – великий грех, а невинного тем более. В чем его вина? Лишь в том, что он сын своего отца и честно выполнял сыновний долг. Разве это заслуживает столь жестокого наказания?! Глубоко верующий Ёритомо будет благодарен за спасенную жизнь и в будущем не поднимет знамя мести. Но если все же это произойдет, он нарушит нормы морали, и боги обрушат гнев на Гэндзи. Сын мой, не берите греха на душу, проявите милость и пощадите по сути невинного».
Киёмори чувствовал, что с ним говорит не жена безжалостного самурая, а гордая аристократка из южного дома Фудзивара, слова о зароке которой больно укололи его. Когда убивали малолетних детей Тамэёси, сердце главы Хэйкэ дрогнуло, и в присутствии Икэнодзэнни он промолвил: «Чтобы сия участь миновала моих детей и внуков, зарекаюсь казнить малолетних». Поглощенный грустными воспоминаниями Киёмори словно забыл, что Икэнодзэнни ждала ответа. «Но Ёритомо давно не ребенок. Он прошел обряд инициации и считается взрослым, что прекрасно доказал в боях с моими самураями. Взрослый сам должен отвечать за свои поступки, поэтому…», тут Киёмори запнулся, резко встал и вышел из комнаты, бросив напоследок оторопевшей мачехе: «Казнь откладывается».
Киёмори сразу же направился в усадьбу Ёримори, которого не на шутку встревожил сей неурочный визит. «Что случилось, Киёмори-доно?», спросил он с некоторым опасением, подумав, что судьба пленника решена. «Прикажи привести Ёритомо», скомандовал Киёмори вместо объяснений. Он грубо отказался от предложенного хозяином угощения. С ним явно что-то происходило. Проходит совсем немного времени и появляется Мунэкиё, который просит разрешения ввести арестованного. Скрипнула раздвижная перегородка, и в комнату вошел Ёритомо. Из-за его спины виднелась голова Мунэкиё, намеревавшегося удалиться. Киёмори, дав знак ему остаться, уставился на Ёритомо. Это была их вторая встреча. Первая состоялась девятнадцатого февраля 1159 г. в усадьбе Сандзё минамидоно, резиденции Дзёсаймонъин, старшей сестры экс-императора Госиракавы, даровавшего ей титул монашествующей императрицы, которой помимо прочего полагалась личная канцелярия. Секретарем в ней служил тринадцатилетний Ёритомо.
В этот день в зале приемов усадьбы проводилась церемония «тэндзё хадзимэ» – официальное представление лиц, удостоенных права посещать резиденцию Дзёсаймонъин. Восемь человек, среди которых находился и Киёмори, уселись перед столиками с угощениями. По ритуалу представляемых несколько раз обносили сакэ. Ответственным за первую чашу назначили Ёритомо. Он остановился перед Киёмори и предложил ему чашу. Тот взял ее, медленно осушил и спросил: «Так ты сын Ёситомо-доно?». Киёмори явно приглянулся красивый юноша с чистым взглядом. Ёритомо без тени смущения громко ответил «да», слегка поклонился и направился подносить сакэ следующему гостю. «Этот секретарь, похоже, способен не только разносить сакэ. При таком отце его ждет великолепная карьера. Может быть…», подумал тогда Киёмори.
Очнувшись от воспоминаний, он вернулся к реальности. «Давненько не виделись, Ёритомо-доно», нарочито медленно произнес Киёмори. Что-то наподобие улыбки появилось на лице Ёритомо: «Год, наверное, дайни-доно». «Ты не забыл моей должности на Кюсю?! Молодец!», удивился Киёмори. «Я еще тогда, в усадьбе почтенной Дзёсаймонъин, подумал о твоих способностях. Ты мне понравился, не скрою. Разве мог я тогда представить, что мы будем сражаться как враги, и тебя приведут ко мне как бунтовщика. Почему так произошло?». «Не знаю», проговорил Ёритомо, откровенно не расположенный к подобной беседе. «Не хочешь ли ты попросить о чем-нибудь?», не успокаивался Киёмори, надеясь выведать настроение пленника. «Нет. Я попытаюсь достойно принять уготованную мне участь», ответил Ёритомо и смиренно склонил голову.
Оставшись один, Киёмори внезапно в глубине души осознал, что так сильно волновало его в последнее время: он не готов отдать приказ казнить Ёритомо. «Почему?», в который раз мучил он себя этим вопросом и не находил ответа. Любой другой самурай на его месте отрубил бы голову сына своего врага без угрызений совести. Таков неписанный закон бытия воинов. Только так можно избежать кровавой мести. Что тут раздумывать?! Но Киёмори не мог. Теперь уже точно знал, что не сможет. «Неужели аристократические замашки, взращенные в изнеженной и развращающей атмосфере столицы, оказались сильнее самурайского начала», корил он себя. «Кем я стал, в кого превратился», недоумевал Киёмори, «еще и не аристократ по сути, но уже и не самурай». Раздираемый противоречиями он пытался найти доводы, убеждающие прежде его самого в правильности сделанного выбора – выбора, достойного потомственного аристократа, но не воина. Сохранение жизни главы Гэндзи – поступок великодушный, в духе буддийских заповедей. К тому же Ёритомо – внук настоятеля синтоистского храма Ацута дзингу, где хранится священный меч. Вряд ли настоятель и стоящие за ним силы забудут милосердие Киёмори. А разве не заслуживает уважения то, что он, преодолев гордыню, прислушался к мольбам мачехи. Пусть все видят, как Киёмори выполняет сыновний долг.
Все, конечно, так. Но Киёмори по-прежнему чего-то не хватало для успокоения совести, разбушевавшейся не на шутку. Может быть дело в людской молве? Какими красками она распишет образ Киёмори? Будет ли она помогать осуществлять задуманное? Или окажется непреодолимой преградой на его пути? Не станет ли потомство Хэйкэ стыдиться деяний своего пращура? «Нет, нельзя повторять ошибок Синдзэя», мелькнуло в голове Киёмори. После смуты Хогэн тот извлек из забытья смертную казнь. В дни траура по императору-иноку Тобе, когда по всей стране проводились молебны, в столице лилась кровь и самураев и аристократов. Временщик вынудил Ёситомо убить отца. Не избежали казни даже малолетние дети Тамэёси. Все это шло в разрез с буддийскими заповедями и основными нормами общечеловеческой морали. Молва не пощадила Синдзэя, который в смуту Хэйдзи сам стал жертвой, лишившись поддержки людей, настроенных против смертной казни. «Как ты был прав», прошептал Киёмори, вспоминая завещанное отцом.
Пятнадцатое января 1153 г. У постели смертельно больного Тадамори собрались ближайшие родственники. «Итак, похоже, все здесь», промолвил он заплетающимся языком. «Чтобы вам не твердили врачи и монахи, знайте, что пришел мой час. Я чувствую это. Силы покидают меня, и мы видимся в последний раз. Но разум мой пока не помутнился, поэтому попытайтесь усвоить, что я скажу. Вас ждут нелегкие времена. Наверняка найдутся охотники стравить дома Гэндзи и Хэйси ради собственной выгоды. Пока жив император-инок Тоба, этого не произойдет. Но как только его не станет, нам придется делать выбор. Нет, не нам, а вам, поскольку я уже не жилец на этом свете. От данного выбора будет зависеть судьба дома Тайра. Или он станет процветать во благо всей страны или же бесследно исчезнет, оставив лишь проклятия в памяти людской. После моей смерти дом возглавит Киёмори. Он достоин этого и такова моя последняя воля. Во всем следуйте за ним. Только так можно сохранить единство и избежать внутреннего раскола. Киёмори, помни, что и глава Гэндзи Тамэёси, и Ёситомо, и Ёсиката, тем более Тамэтомо, способны на безрассудные выходки по наущению вельможных покровителей. Сыны дома Хэйкэ всегда должны быть готовы достойно ответить на эти безрассудства. И вот что еще», голос Тадамори слабел. «Чтобы ты ни делал, как бы высоко не вознесся, помни о простых людях. Как ни искусен ты будешь в бою, против людской молвы устоять невозможно. Ее не зарубишь мечом, ее не пронзишь стрелой, но, главное, никогда не знаешь, откуда и куда нанесет она удар. Усвой это, и тогда проживешь долго и счастливо», с трудом прохрипел Тадамори. Изо рта у него хлынула кровь, и через мгновенье он затих навечно.